В. Скотт. Д. Дефо. Дж. Свифт. Ч. Диккенс (сборник) - Валентин Яковенко

Отдав все свои силы литературе, Вальтер Скотт в течение десяти лет работал – как поэт, критик, публицист и издатель. Он ежегодно выпускал в свет по нескольку важных трудов. Первое место в этом периоде его литературной деятельности занимали поэмы «Мармион» и «Дева озера». Вместе с «Песнью последнего менестреля» они рисовали художественные и блестящие бытовые картины шотландского порубежья в феодальную эпоху, и на них основалась поэтическая слава Вальтера Скотта. Все его поэтические произведения отличаются картинностью описаний, живым интересом рассказа и вполне объективным отношением к тому, что описывается, вследствие чего критика часто сравнивала его с Гомером. Последующие поэмы Вальтера Скотта – «Рокби», «Видение лорда Родерика» и «Триерменская невеста» – гораздо слабее и пользовались меньшим успехом; последнее зависело и от того, между прочим, что читатели начали увлекаться субъективною и могучею поэзией Байрона. Мы не станем пересчитывать изданий, предпринятых за это время Вальтером Скоттом, но не можем обойти молчанием сочинений Драйдена и Свифта, которые были прекрасно изданы поэтом и снабжены им примечаниями и биографиями авторов. Он также тщательно издал несколько важных исторических трудов. Все это печаталось у Балантайнов, причем главным издателем был Констэбль; но в 1808 году Вальтер Скотт поссорился с ним из-за того, что, по его мнению, «Эдинбургское обозрение» Констэбля стало проповедовать антипатриотические и революционные взгляды. Вследствие этого поэт решил сам основать торийский журнал и лично вступить в борьбу с издателем партии вигов.

Действительно, в 1809 году было основано «Quarterly Review» («Четвертное обозрение»), которое и до настоящего времени занимает почетное место в английской литературе. Но дела издательской фирмы братьев Балантайнов, куда Вальтер Скотт вложил три четверти капитала, шли довольно плохо; поэт потерял терпение, тем более что с него требовали все новых и новых взносов, и помирился с Констэблем.

За все эти трудовые годы Вальтер Скотт пользовался громадною известностью как первый поэт в Англии.

По его собственному выражению, «его ласкали до бесчувствия». Но это вовсе не отуманило ему голову, и он продолжал весьма трезво смотреть на вещи. «Литературная слава, – говорит он, – не что иное, как блестящее перо на шапке, а вовсе не существенная защита головы». «Хотя я писатель, – продолжает он в другом месте, – но мне бы хотелось, чтоб эти добрые люди не забывали, что я начал свою жизнь джентльменом и вовсе не желаю перестать им быть». В этом, вместе с присущим каждому шотландцу уважением к происхождению от древней, родовитой семьи, состояла его гордость.

Вальтер Скотт постоянно проводил зиму в Эдинбурге, если не считать поездок в Лондон, нескольких коротких экскурсий по Шотландии и путешествия на Гебридские острова. Летом он жил в Ашестьеле. Мисс Сьюард, познакомившаяся с ним в последние годы пребывания его здесь, описывает его: «Он, гордость каледонской музы, скорее плотен, нежели строен. Он хромает на ту же ногу, как мистер Гайлей, но несколько сильнее; ни в окладе его лица, ни в чертах нет особенного изящества; цвет лица у него здоровый, свежий, но без румянца. Странным образом у него темно-русые волосы, а ресницы и брови светлые; выражение лица открытое, искреннее, полное доброты. Когда он ведет серьезный разговор или внимательно прислушивается, глубокая мысль светится в его серых глазах, – порою под сдвинутыми бровями они загораются огнем гения. Рот, безусловно, был бы красив, если бы его не портила слишком длинная верхняя губа; прекрасный характер и сердечная доброта выражаются в его улыбке, в веселой и ласковой беседе, а в обществе он чаще весел, нежели задумчив. Речь его похожа на льющийся через край источник остроумия и шутливой насмешливости, между тем как, касаясь серьезных вопросов, он нервно красноречив; произношение его отличается шотландским акцентом, но, во всяком случае, не имеет в себе ничего грубо-простонародного. Память его не менее удивительна, чем у Джонсона, и, подобно ему же, он читает так монотонно и резко, что не дает возможности оценить по достоинству ни своих произведений, ни чужих…»

Семейная жизнь поэта в Ашестьеле описана его товарищем Скином. Нельзя сказать, чтобы Вальтер Скотт с особенным увлечением занимался своими детьми в ранние годы их детства; но с того возраста, когда они могли уже слушать и понимать его, он посвящал им много времени. Они всегда свободно входили в его кабинет, и можно сказать, что он всегда и во всем был их товарищем и другом.

Кроме того, Вальтер Скотт раз и навсегда решил, что дети его не покинут родительского дома, поэтому для дочерей была приглашена гувернантка, которая и окончила их воспитание; сыновья ходили в Эдинбургскую высшую школу. Он сам был их репетитором. Интересно, что, несмотря на близость отношений Вальтера Скотта и его детей, они не имели ни малейшего понятия о его литературной известности. Однажды Джеймс Балантайн спросил Софию, как ей нравится «Дева озера». «О, я ее не читала, – отвечала молодая девушка. – Папа говорит, что молодым людям не годится читать дурные стихи». В другой раз сын его, Вальтер, вернулся из школы в слезах и с царапинами на лице. Его спросили, в чем дело, и он отвечал, что подрался с товарищами, потому что его назвали девчонкой. Из расспросов оказалось, что его назвали «Девой озера», и он принял это за обиду, не имея ни малейшего понятия о только что вышедшей поэме отца. Когда же один из друзей Вальтера Скотта спросил мальчика, почему все обходятся с его отцом с таким уважением, то мальчик, по зрелом размышлении, ответил: «Я знаю почему: папа всегда первый увидит зайца на охоте».

Относительно личных привычек Вальтера Скотта Скин рассказывает, что он вставал очень рано, сам топил у себя камин, брился и одевался очень тщательно и затем садился за работу до завтрака в десять часов. Письменная конторка его была аккуратно убрана, а книги для справок лежали на полу. Тут же всегда присутствовала одна из его любимых собак. После завтрака, за которым собиралась вся семья, он работал еще два часа и в полдень отправлялся кататься верхом. Если предполагалась далекая поездка, он был на коне уже в десять часов. В пасмурные дни он работал до обеда. Если в Ашестьеле были гости, он показывал им окрестности, а если нет, то отправлялся по хозяйству в поле или в лес, где он производил насаждения. Иногда он сам принимал участие в хозяйственных работах. Его всюду сопровождали его собаки – таксы Камп и Спайс, борзые Дуглас и Перси и прекрасная легавая Майда. Любовь Вальтера Скотта к рыжему Адаму также упоминается в его биографии. Он вообще любил верховую езду, рыбную ловлю, охоту и поощрял те же вкусы в своих детях, находя, что такого рода занятия в высшей степени полезны для здоровья. Что касается отношений Вальтера Скотта к жене, то Скин рассказывает следующий анекдот. «В одно из отсутствий Вальтера Скотта его жена отделала маленькую гостиную коттеджа новым ситцем; все было устроено по последней моде, она и девочки с нетерпением ожидали увидеть удовольствие, которое доставит Вальтеру Скотту этот маленький сюрприз. Его свели во вновь отделанные комнаты: он невозмутимо уселся на приготовленное для него кресло и стал наслаждаться спокойствием у собственного очага, радуясь возвращению в семью и вовсе не замечая никаких перемен, пока наконец вышедшая из терпения г-жа Скотт не обратила его внимание на то, что было сделано. Досада его при мысли, что он огорчил жену своим невниманием, была неописуема, и в течение вечера он несколько раз восторгался новою обивкою, чтобы по возможности утешить „маму“».

Сцена из романа «Талисман, или Ричард Львиное сердце».

Цикл «Рассказы крестоносцев».

Гравюра Д. Браверза

Американский писатель Вашингтон Ирвинг однажды посетил Вальтера Скотта, который провел его в каменоломню, где были заняты его рабочие. «Лицо самого бедного из них осветилось радостью при его приближении, – рассказывает Вашингтон Ирвинг. – Все бросили работу, чтобы перемолвиться словечком с „барином“. Между ними находился высокий, бравый старик в круглой белой шапке; у него был свежий здоровый цвет лица и серебристые волосы. Он только что собирался поднять на плечи корыто с цементом, но остановился и стоял, смотря на Скотта и ожидая своей очереди. Скотт ласково подошел к нему и попросил понюшку табаку. Старик вынул из кармана старую роговую табакерку. „Эй, дед, – заметил Скотт, – опять это старье! Где же у тебя красивенькая французская табакерка, которую я привез тебе из Парижа?“ „По правде-истине, ваша честь, – отвечал старик, – такая штучка не для будней“. Выходя из каменоломни, Скотт сообщил мне, что во время своего пребывания в Париже он купил несколько мелких вещей для подарков своим рабочим и среди прочего табакерку, о которой шла речь. „Им не столько нравилась стоимость подарков, – прибавил он, – сколько приятна была мысль, что барин вспомнил о них, даже будучи так далеко“».